Когда человек погружен в любимое дело и оно удается ему, годы летят, а не катятся, и стремительность их осознается лишь при событии, вынуждающем вдруг остановиться и оглянуться с печалью. Пришла однажды пора и Бехтереву изведать горькую неумолимость закона о предельном сроке профессорства. Четверть века его пребывания в профессорах исполнилась в седьмом году. Эпизод с тогдашней попыткой удалить его из академии сохранился в воспоминаниях одного из учеников:

«Это было в один из серых октябрьских дней когда вдруг разнесся слух о вынужденном уходе Бехтерева из академии за выслугой лет.

В переулке, ведущем к клинике Бехтерева, с утра усиленное движение. Студенты большими и малыми группами, волнуясь, идут в клинику. Их много. У нас на первом курсе в этот час по расписанию должна быть лекция — анатомия, на которую все мы и собрались. Но лекция не состоялась, так как единогласно решено отправиться в клинику нервных болезней, где нелегально собиралась общеакадемическая сходка по поводу ухода Бехтерева.

Обширная аудитория там уже полна и гудит мощно и возбужденно. Кроме всех пяти курсов здесь еще и государственники, у которых осталось только несколько экзаменов. Председателем сходки избран староста государственников, который занимает председательское место, несмотря на то, что ему грозит за это лишение права продолжать экзамены. Долго длится эта памятная сходка, долго не утихает возбуждение, много горячих, возмущенных речей и во всех этих речах одно — не допустить ухода Бехтерева. Иногда вдруг в дверях мелькнет лицо какого-нибудь начальства, но тотчас же и скроется. Пущен слух, что администрация собирается принять какие-то решительные меры к разгону сходки, однако ни один человек не уходит. Единодушно принято решение требовать оставления Бехтерева, в противном случае объявить забастовку. Несколько раз посылается депутат на квартиру к Бехтереву с поручением пригласить его на сходку, где студенчество хочет выразить ему свое сочувствие и свою волю. Его дома не оказывается.

Наконец, уже около четырех часов при электрическом освещении входит в аудиторию Бехтерев. Невозможно описать овацию, которую устроило студенчество своему любимому профессору. Председатель сходки торжественно объявляет Владимиру Михайловичу волю студентов и единодушное решение идти на какие угодно жертвы ради оставления его на кафедре.

Бехтерев глубоко тронут. Тихим голосом среди наступившей мгновенно глубокой тишины, он благодарит и заклинает студентов не предпринимать никаких шагов, которые для многих могли бы оказаться гибельными.

Однако не легко было унять пыл студенчества, и только после того, как Владимир Михайлович сделал дипломатический ход и указал, что он и сам еще не решил вопроса, оставаться ему или нет, а главное, что вопрос об его отставке стоит не так остро, поэтому горячее выступление студентов может испортить все дело, — только после этого студенты сдались и мирно разошлись».

Это было в 1907 году. Кафедра осталась за Бехтеревым еще на 5 лет.

Не раз огорчалось разное начальство: насколько проще протекала бы жизнь академии, не будь в ней этого всегда невозмутимо спокойного, насмешливо уважительного, каменно твердого в своих принципах академика. Ибо вот чем чревато было его неуязвимое наличие: «Если собиралась общеакадемическая неразрешенная сходка, то это возможно было осуществить только в клинике Бехтерева, где не только не чинилось препятствий, но всегда было безмолвное гостеприимство и атмосфера сочувствия и благожелательности. За это сверху сыпались строгие выговоры, сопровождаемые грозными предупреждениями, причем влетало всем, начиная от директора и кончая самым молодым врачом».

И все оставалось по-прежнему. Да еще в трехсотлетие дома Романовых вышла книга, перечисляющая разных заслуженных людей страны (самое количество их назначалось косвенно свидетельствовать о мудром правлении царствующего дома), и Бехтерев, как уже говорилось, был назван в ней «гордостью русской науки». Тут бы и вообще подступиться к нему стало бы невозможно, только он сам все сделал собственными руками: поехал в Киев и завалил там такое полезное и перспективное дело... Участь его была решена. Он еще только-только что как уехал, еще вникал только в обстоятельства этого дела, но уже читали его враги и друзья лаконичное и безоговорочное объявление: «Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских... академик, тайный советник Бехтерев отчислен от должности ординарного профессора за выслугой лет».

Это еще цветочки, Владимир Михайлович, это еще только начало. Продолжение следовало незамедлительно: министр народного просвещения категорически отказался утвердить Бехтерева, единодушно избранного опять по истечении срока, президентом Психоневрологического института. Профессорам было предложено избрать другого президента.

Истинная причина этого решения была всем ясна — и друзьям Бехтерева, и его врагам. Газета «Русский врач» с возмущением писала, что «стремление изъять из ученых и учебных коллегий Петербурга одного из достойнейших членов их, лишить молодые ученые силы и учащуюся молодежь одного из наиболее выдающихся учителей и руководителей» — это, конечно же, «возмездие за общественную деятельность», наказание за вмешательство в политические дела. Газета «Земщина» тоже так считала, но возмущалась она не решением министра, а угрозой студентов объявить забастовку в знак «протеста против отказа министерства народного просвещения в утверждении президентом института профессора Бехтерева, прославившегося позорным выступлением по делу ритуального убийства Андрюши Ющинского».

Итак, прощай академия. И институт, любимое детище, тоже, по сути дела, прощай. Хоть и поведут его другие — ученики, друзья, соратники, но все равно это невыносимо больно и обидно. Все теперь труднее станет, сложней и непонятней. Ладно, впрочем, знал ведь, на что иду, ввязываясь в это экспертное дело. Да и некогда особенно предаваться скорби: остались лаборатории, остались толпы пациентов и насущнейшей важности неприятное и непрерывное продолжение тайной борьбы за сохранение института. Борьбы, которую никто не видит, о которой знают немногие, без которой он давно уже был бы закрыт.

Ибо продолжалось, шло, катилось наступление на уникальный Психоневрологический институт. Уже градоначальник непосредственно царю донесение об институте составил, и особо отмечалось в нем «определенно выраженное противоправительственное направление как преподавательского его персонала, так и всего состава слушателей, а также вредное влияние этого института на другие высшие учебные заведения столицы и на рабочее население этого района, где расположено названное учреждение». И уже царь собственноручную пометку сделал на полях доклада: «Какая польза от этого института России? Желаю иметь обоснованный ответ».

По убеждению недреманного ока пользы от института для России не было ровно никакой. Научная и человеческая польза — таких понятий не было в поле полицейского зрения, а все остальное составляло явный вред и пагубу. Но не так просто было институт закрыть. Слишком много высокопоставленных пациентов лечилось у низложенного президента, и к самой императрице был он, по слухам, вхож. (Позлее он и сам рассказывал, что и впрямь лечил эту «обычную красивую истеричку», только привозили его тайно, будто бы к заболевшей фрейлине, чтобы визитом знаменитого психиатра не подорвать репутацию царствующего дома.)

И все-таки институт удалось закрыть. Не помогло ничего: ни высокие связи академика Бехтерева, ни госпиталь для тяжелораненых, открывшийся в нейрохирургической клинике Бехтерева в первые же дни войны, ничего. Приказ о закрытии института был, наконец, подписан.

Оставалось три дня до Февральской революции.