И больные, больные, больные из всех слоев и кругов расслоенного донельзя населения города. У больных во все времена и эпохи одинаковые, должно быть, глаза — в них и боль, и терпение, и надежда.

Все, чего достиг Бехтерев и его современники в анатомии нервной системы и в знании управляющих связей мозга, немедленно поверялось в клинике, служа распознаванию места повреждения нервной системы. Это было не легче, чем вылечить, исцеление оказывалось лишь второй стадией в этой борьбе за возвращение к норме. Главную свою славу Бехтерев приобрел как невропатолог. Среди коллег — как диагност, среди десятков тысяч больных н их близких — как целитель.

Для части болезней были аналогии в тех расстройствах, что причинялись подопытным животным при изучении функций мозга.

(Одна из таких аналогий, кстати, здорово отравила Бехтереву жизнь в Казанском университете. Попечитель Казанского учебного округа ходил (человек дотошливый, мерзкий и окружающими нелюбимый) приволакивая непослушную левую ногу, плохо владея левой рукой и мышцами левой стороны лица тоже не владея почти. И такой же точно полупаралич вызвал в это время молодой профессор Бехтерев у одной из обезьян, исследуя проводящие пути двигательной области мозга. Один из преподавателей, злоязычием своим достаточно известный, за веселую шутку почел сообщать всем встречавшимся коллегам, чтоб спешили скорей в лабораторию: «Бехтерев, — говорил он,— попечителя сделал». Результатом были не только возросшие для Бехтерева трудности при любом обращении к начальству, но и месть попечителя, мелкая, чисто чиновничья месть: за все время своего пребывания в Казани профессор был награжден лишь Станиславом третьей степени — орденом для мелких служащих и старательных письмоводителей. Наплевать, конечно, что там обсуждать: о попечителе эта месть говорит больше, чем о ком-нибудь еще. Правда, он потом и в Петербург еще писал, возражая против избрания Бехтерева почетным членом Казанского университета. Больше из длинного списка никто не вызвал у него возражений.)

Но кончались аналогии очень скоро — лишь на малой части случающихся или вызываемых у животных нервных расстройств. И тут начиналось то непостижимое искусство, которое делает врача врачом, от исследователя его отличая.

Нет, впрочем, надо оговориться сперва: методы распознавания были. Проверялась чувствительность больного по всему телу: к прикосновению, уколу, давлению. Проверялись также, естественно, зрение и слух. Бехтерев и его ученики открыли волосковые ощущения, независимые от прикосновения к коже. Этот вид чувствительности тоже стал одним из признаков выяснения болезни. Исследовалась звуковая проводимость костей черепа — Бехтерев предложил прибор для ее измерения. Вообще, добрый десяток приборов его конструкции появился в дополнение к главным давним инструментам невропатологов — иголке и молоточку.

И множество новых симптомов и признаков распознавания расстройств появлялось в его статьях. Разной была их необходимость для точной постановки диагноза, разной была достаточность для уверенности в этом диагнозе. Но то главное, что приносит медицине каждый большой врач — добавление найденных признаков и симптомов в общий инструментарий диагностики, Бехтеревым было вложено в огромной мере.

Ответы мышц и нервов на постукивание молоточком в самых разных местах тела — рефлексы по терминологии невропатологов — важные определители болезни. Пользу их трудно преувеличить: характер движения, например, пальцев ноги при проведении рукоятью молоточка по подошве или при ударе по костям стопы говорит специалисту о центральном повреждении мозга. Рефлексов таких десятки, и несколько открыты Бехтеревым. Два же из них носят его имя во всей мировой литературе.

Множество описанных им болезней и расстройств нервной системы ложилось в общее хранилище наблюдений над вариантами ее срывов. Он так и писал в своих статьях по невропатологии: «Указанные факты имеют для нас живой интерес и побуждают к собранию наибольшего числа точных наблюдений, что заставляет меня опубликовать следующий случай».

И далее шло описание случая — подробное, детальное, скрупулезное. Он описывал удивительные, бесценные для невропатологов явления: неудержимый смех или плач при отдельных поражениях мозга, случаи эпилептических судорог, начинающихся от слушания музыки (притом безразлично — от элегической или бравурной музыки, просто патологически воздействовал на мозг сам музыкальный ритм); описывал ложное чувство движения давно парализованной конечности (даже при взгляде на нее не исчезала эта иллюзия); описывал случаи внезапных временных застываний, когда больному вдруг полностью переставало на миг повиноваться тело; описывал влияние поражений нервных путей на изменения кожи, походки, мимики, движений, жестов. Всегда назывался наиболее вероятный характер поражения, влекущего расстройство, а часто и производилось подтверждение гипотезы, высказанной ранее. Не существовало с некоторых пор ни одного раздела в невропатологии, где обошелся бы серьезный разговор без идей, фактов, наблюдений, гипотез Бехтерева.

А одна из болезней навсегда получила его имя. Выделенная им и с несомненностью отличная от прочих поражений позвоночника, только до поры скрытая среди них. Он подсмотрел, выявил ее и доказал ее отдельность и самостоятельность. Немногие болезни носят имя своих первооткрывателей, ибо редки случаи, чтобы только один-единственный человек сумел увидеть то, мимо чего прошли сотни его коллег — современников и предшественников.

Распознав — лечить, лечить! Он удивительно делал это. Еще вполне по-прежнему справедлива была шутка лектора, читавшего им в академии фармакологию: лекарств хотя и тьма-тьмущая, но все по-настоящему действенные средства легко можно записать на ногте большого пальца. Разнообразя и совмещая различные снадобья, Бехтерев создал собственную смесь — микстуру, носящую его имя, до сих пор применяющуюся при лечении некоторых неврозов.

О том, как он лечил словом, говорилось уже особо, но уместно вспомнить нам здесь о третьем компоненте лечения, третьем инструменте исцеления, который уже и древние в слабой мере, но все же знали, тройственное содружество лаконично обозначив некогда: трава, слово, нож. А все, что сделал Бехтерев для российской нейрохирургии,— пункт особый, знаменательный, не минуемый в его биографии никем. Равно, как и в биографии хирургии.

Старшее поколение хирургов еще и в это время очень сдержанно отзывалось о возможностях и перспективах «черепосверления». Слишком темна и неизвестна пока была эта область — связей мозга с внутренними органами и влияние его на все проявления человека. До работ Бехтерева и соратников его во всех лабораториях. Но и в эти годы операции на мозге делали пока общие хирурги, а невропатологи — только консультантами при них были с правом совещательного голоса и неуверенного совета. Для вскрытия черепа применялся в академии механотрепан с двигателем, ручку которого вращал дежурный солдат, и маячил возле хирурга, почти не знающего анатомию мозга, невропатолог, еще плохо знающий функции его областей. Ситуация эта не могла не перемениться, просто должна была перемениться с ростом знания и понимания мозга.

И вот, открывая новую — после перестройки — клинику нервных болезней, Бехтерев сказал с гордостью, что при ней начинает действовать первое в мире специальное операционное отделение. Отныне сами невропатологи возьмут в руки нож общих хирургов, возьмут по праву и по обязанности знания.

На всех операциях первые годы он безотлучно присутствовал сам. И не только чисто врачебное волнение за подопечную чужую судьбу, и не только естественное исследовательское любопытство держали его часами у стола, невзирая на другие дела, которых было невпроворот, ежедневно, от рассвета до ночи, но еще и азарт. Дело в том, что теперь диагнозы его проверялись за считанные часы, проницательность ежедневно ложилась на весы, нож объективно и неоспоримо поверял степень интуиции. Оттого и простаивал он теперь часами рядом с первыми нейрохирургами, его же учениками, волнуясь так каждый раз заново, словно зависела от операции его собственная судьба.

Диагнозы чаще всего подтверждались. Он, казалось, просто чувствовал нервную систему, как может чувствовать человек, неоднократно разбиравший (и собиравший — очень хотелось бы написать, но этого с живым существом не делают смертные еще и посейчас) сложнейший и точнейший, но обозримый и понятный механизм.

А потом открылось первое в России специально нейрохирургическое отделение. Сегодня, когда невропатологи, вооруженные ножом, делают операции, исход которых с ужасом и уверенностью предрекли бы еще только их предшественники старшего поколения, когда на каждых десять выздоравливающих благодаря ножу больных приходится шесть или семь, еще вчера непременно обреченных, стоит, очень стоит вспоминать изредка, кто именно вырастил в России первое поколение хирургов мозга.